Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 6

ему потом будут нравиться полные женщины. И их он будет считать стройными. Есливокруг вас все говорят, что стихи лесенкой – это вершина стихосложения, вы вконце концов станете думать, что так оно и есть на самом деле, и, чего доброго,сами начнете писать лесенкой. Поэтому-то в начале 30-х годов прошлого столетияболее девяноста процентов всех поэтов России писали стихи лесенкой.

Это я все говорю о втором подходе. И со сторонниками этого подхода трудноспорить. Ведь мывсе время находимся в какой-то общественной среде. И мы не можем сказать, чтобыло бы, если бы мы в этой среде не находились (находились бы в другой среде).Можем ли мы хоть когда-то определенно сказать, чем обусловлено впечатление,которое производят на нас, скажем, стихи некоторого поэта? Можем ли мы сказать,что это впечатление обусловлено только внутренней силой и красотой егопроизведений и никак не связано ни с обстоятельствами его жизни, ни с тем,какими путями мы шли в процессе знакомства с его творчеством?

Я иногда слышу крайне противоположные суждения о поэзии ИосифаБродского. Кто-то говорит, что интерес к его поэзии возник только благодарявсей этой истории с его преследованием в Советской России. Другие, егопочитатели, говорят, что никакого отношения к оценке его поэзии все это неимеет.

Должен сказать, что обе стороны, на мой взгляд, не правы.Потому что мы не можем знать, что было бы, если Иосиф Бродский не преследовалсясоветскими властями. Насколько вся эта история была существенна, мы могли бысказать, если бы смогли сконструировать такой эксперимент.

Сначала, скажем, десять тысяч человек изолируются от обществас момента, предшествующего суду над Бродским, вплоть до 1985 года. Потом ихвозвращают в общество и сразу же дают оценить поэзию Бродского. В дополнение кэтому (и в рамках того же эксперимента) те же десять тысяч человек каким-тообразом возвращаются в далекое прошлое и живут уже нормальной (без изоляции) жизньювплоть до 1985 года. И затем тоже оценивают поэзию Бродского. Если разницы вэтих двух оценках не будет, тогда мы могли бы сказать, что никакой субъективнойсоставляющей в оценке поэзии Бродского нет. А если разница в оценках будетсущественной, мы придем к противоположному выводу.

Но такой эксперимент мы поставить не можем. Ну и, значит, мыне можем сказать, что было бы, если бы Иосиф Бродский не преследовалсясоветскими властями и если бы стенограмма суда над ним не читалась поголовновсей интеллигенцией страны. Хотя должен здесь подчеркнуть, что мы не знаем, насколькопредыстория существенна. Но то, что она влияет в какой-то мере на нашу оценкутворчества, это следует из всего сказанного выше.

Ахматова, надо полагать, считала, что преследование Бродскогосоветскими властями в конце концов будет иметь благоприятное значение для него.Она говорила: «Какую биографию делают нашему рыжему!». Вот Анна Андреевна, какмне кажется, не должна была бы относиться отрицательно к положению о субъективизмев оценках литературных произведений.

Булгаковский герой, произносящий фразу, которую я приведустрочкой ниже, тоже, судя по всему, с положением о субъективности в оценках былбы согласен. Помните? «Повезло, повезло!.. Стрелял, стрелял в него этотбелогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие». А сам МихаилАфанасьевич, наверное, в субъективизм не верил. Поскольку приведенное здесьвысказывание его героя было сделано с явного авторского неодобрения. А я долженпризнаться в том, что при первом знакомстве с «Мастером» мне пришлосьперечитать этот кусок из романа, чтобы проверить, правильно ли я понял автора.Настолько диким мне показалось сказанное. Хотя на тот момент у меня былооправдание: моя теперешняя заметка не была еще тогда написана.

Возвращаюсь к своей мысли о том, что прямые жизненныеэксперименты поставить чрезвычайно трудно. Однако же кое-что все-таки возможно.Помню такие два эксперимента, которые я, один неосознанно, а другой осознанно,совершил над самим собой. Когда я впервые попробовал маслины, они мнепоказались совершенно отвратительными. Но мой отец мне сказал, что у меня еще «не развит» вкус, поэтому мнемаслины и не нравятся. И я, мол, должен попробовать их еще раз и постараться «понять»,какие они вкусные. И я решил поверить своему отцу. Попробовал маслины в другойраз. Потом еще. И в какой-то момент я уже мог съесть одну-две маслины безособого отвращения. А очень скоро я стал маслины обожать.

Второй эксперимент я поставил над самим собой уже осознанно,когда был еще очень молод. Как-то я рассматривал экспозицию изобразительногомузея им. Пушкина в Москве. В какой-то момент я увидел там кубистическую работуПикассо. И, разглядывая ее, стал размышлять, почему она может нравиться людям.Я тогда уже знал, что есть люди, которым картины Пикассо кажутся полнейшеймазней, и есть почитатели Пикассо, которые считают его гением. Как такое моглослучиться, представляло для меня загадку. Точнее, для меня представляло загадкуто обстоятельство, что кто-то мог считать Пикассо гением. Тогда, в музее, наменя его картина не произвела никакого впечатления.

Единственно правдоподобный ответ, который мне пришел тогда вголову, был таков: наверное, все зависит от того, что тебе говорят о Пикассодругие. И от того, настроен ли ты верить тому, что говорят другие.

И я решил сам себя убедить в том, что те, кто считает Пикассогением, правы. Я подошел к картине Пикассо и стал ее рассматривать с близкогорасстояния. И говорил сам себе, как хороша эта картина, какие там бесподобныелинии, изгибы и, вообще, как там все прекрасно. Однако от того, что я сам себя