Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 38

рассматриваются, как момент возникновения образа князя Мышкина.

Тольковот что добавляет такой непрозорливый Федор Михайлович: «Беда иметь при этомслучае хоть какой-нибудь самый малейший расчет в пользу собственной выгоды». Итут же замечает, что «сделать [этого] никак нельзя» иначе, как «бессознательно»,«инстинктивно», когда каждая личность добровольно откажется от каких-то своихправ в пользу общины, а община, наоборот, их не примет, говоря: «Возьми же всеи от нас. Мы всеми силами будем стараться, чтоб у тебя было как можно большеличной свободы… Никаких врагов, ни людей, ни природы теперь не бойся».

«Экаведь, в самом деле, утопия, господа!» – присовокупляет еще классик, думая, чтотут-то он точно уел российских позитивистов (и иноземных тож), не подозревая,что только что изложил идеал любого разумного общества, тот самый, на пути ккоторому Запад в последние двести с лишком лет продвинулся ближе, чем любаядругая земная цивилизация.

Ине увидеть ему, из полуторастолетнего далека, как первым признаком того, чтороссийское общество сделало сколько-нибудь уверенный шаг на том же самомдлительном пути, будет желание мало-мальски зарабатывающего соотечественника ФедораМихайловича немного se rouler dans l’herbe,ну а также, естественно, съездить к морю. Свобода личности удивительным образомнаступает после валяния на траве, а не наоборот, такие, понимаете ли, правила подлунногобытия.

Хотяне так все гладко. Автор «Заметок» откуда-то знает, что московские персонажипосле бала у Фамусова обязательно отправляются на закат. «Любят у нас Запад,любят, и, в крайнем случае, как дойдет до точки (курсив мой – П. И.),все туда едут… Поколение Чацких обоего пола размножилось там, подобно пескуморскому, и даже не одних Чацких: ведь из Москвы туда они все поехали. Сколькотам теперь Репетиловых, сколько Скалозубов, уже выслужившихся и отправленных кводам за негодностью… Одного Молчалина нет: он распорядился иначе и осталсядома, он один только и остался дома (курсив мой – П. И.).Он посвятил себя отечеству, так сказать, родине… Фамусова он и в переднюютеперь к себе не пустит».

Ах, какая музыка для современного читателя,ни слова мимо цели – и ведь это пишет русский консерватор! Посещает крамольнаямысль: может, русскому, да и всякому писателю, надобно писать только опредметах, которые он знает, и тогда настанет литературный рай?

Зачем ему Запад, зачем Федору МихайловичуЕвропа, которую он не любит, даже когда в ней живет? Которую не замечает,считает небылью, наваждением. И себя в ней – тоже не любит.

«И все это, и вся эта заграница, и вся этаваша Европа, все это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… помянитемое слово, сами увидите!». – Достоевский напишет последние строки «Идиота» 29января 1869 года во Флоренции. По ту сторону Старого Моста, у дороги к особнякуПитти, в городе, по словам поэта, «славном не меньше тех же Афин», которыйсоздал половину западной культуры и которого великий писатель западной же (но ирусской тоже!) цивилизации предпочел не заметить, а точнее, не мог заметить,связанный каторжной работой («уж год почти, как пишу 3½ листа каждыймесяц»), завершенной отправкой последнего фрагмента романа в «Русский вестник»с обыкновенным для него опозданием.

Цивилизация же не поставила это автору вупрек, а перевела его книги сначала на французский (для увеселения тех самыхbourgeois, которые так любят voir la mer, а заодно почитать на пляже увесистыйрусский роман), потом на остальные языки континента, а еще спустя некотороевремя повесила во Флоренции небольшой памятный знак на итальянском наречии(значит, для своих). Дескать, в этих местах (точнее, а здешних окрестностях,«questi pressi» – похоже, дом не сохранился, да и знает ли кто, где была этасъемная квартира?) Федор Михайлович Достоевский на рубеже 1868 –1869годов закончил роман «Идиот». Но водрузят сию табличку все-таки не где-нибудь,а на самой главной улице южного берега Арно, которую не может миновать ни одинлюбознательный турист, американец, европеец, китаец или русский. Кстати, втравелоге 1862 года про итальянцев нет ни одного дурного слова. Но проверяли лиэто во флорентийской мэрии? Макиавелли обязательно проверил и одобрил быземляков. Старик знал силу слов и знал, когда они становятся поступками.

Мы читаем и чтим автора «Идиота», а не «Заметок».Проблема Достоевского (да только проблема ли?), что без «Заметок» не было бы «Идиота».Или он был бы совсем другим. Как написала спустя почти целый век однасанкт-петербургская дама, «когда б вы знали, из какого сора»… Вот из такого.

Как хорошо, когда этот сор включает нетолько сибирскую каторгу, но и заграничные путешествия.

2012

Яна Кане – родилась и выросла в Ленинграде. Нескольколет училась в ЛИТО под руководством Вячеслава Абрамовича Лейкина. Эмигрировалав США в 1979 году. Окончила школу в Нью-Йорке, получила степень бакалавра поинформатике в Принстонском университете, затем степень доктора философии вобласти статистики в Корнелльском университете. Работает старшим аналитиком вфирме «Alcatel-Lucent». Стихи, написанные на русском языке, вошли внесколько антологий, включая сборники «Общая Тетрадь», «Неразведенные Мосты» (выпуски2007 и 2011 гг.) и «Двадцать три». Стихи на английском несколько раз печаталисьв журнале «Chronogram».

Треух и деревяннаяфлейта