Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 36

одно из них бунинское, а другое набоковское), но вот гостившие у него эмоции… Иглавное – до сих пор те же чувства посещают авторов (и не авторов) калибрагораздо меньшего, вследствие чего они (авторы) неизбежно привлекают сужденияДостоевского в качестве доказательства своих собственных умозаключений.

Скажем, вот отношение к Европе (или Западув целом, на который все старинные инвективы о Европе с легкостью переносятся).Как-то всегда мысль о соседней и родственной цивилизации мучила русскогочеловека, и величие тому не преграда, великих она тоже мучила. Какой-то прямоудивительный след оставил Запад в русском «духовном наследии» (ведь никто несомневается, что Достоевский – это наше кровное духовное наследие?).

Суммировать легко. Первое путешествиеДостоевского в Европу имело место в 1862 году и привело, в частности, кнаписанию несколько необычного, как сейчас бы сказали, травелога, известногокак «Зимние заметки о летних впечатлениях». Читать его интересно, особеннопотому, что, несмотря на большое количество проницательных замечаний повторостепенным аспектам жизни тогдашней Европы (в основном Франции и Англии, вменьшей степени – Германии), там нет почти ничего точного или достоверногокасательно главнейших черт культурного, политического и духовного развитияозначенных стран. Заметим, что высказанные в «Заметках» мысли автор вдальнейшем отнюдь не дезавуировал. Наоборот, включил этот достаточнозлободневный текст в вышедшее несколько лет спустя собрание сочинений, а насчетдальнейшего – см. «Дневник писателя» и прочие статьи 1870-х годов, где что ни откройв зарубежном разделе, получится перл. То «Англия стала смотреть на нашиуспехи в Азии с несколько большей к нам доверчивостью» (1874), то «уже немечтательно, а почти с уверенностью можно сказать, что даже в скором, можетбыть ближайшем, будущем Россия окажется сильнее всех в Европе» (1876).

Делать полный реестр бессмысленно,остановимся лишь на двух-трех пунктах. Автор «Заметок» доказывает кому-то, чтов Европе вовсе не так все хорошо со свободами, как кажется неназываемомуоппоненту. И слежка существует во Франции, и обязательная регистрация приезжих,и пресса, стреноженная до четких рамок, и парламент послушный (напоминает эта,не без известной проницательности нарисованная картина нечто вполне современноеи не очень французское). В отношении Англии автора потрясает бездушность имеханичность явленных ему достижений тамошнего научно-технического прогресса. Иеще – очень он озабочен, как тогда говорили, проблемой пола. Везде в этомзападном мире творится разврат, иногда слегка продажный, как во Франции («парижанкасоздана для любовника»; «браки по любви становятся все более невозможными исчитаются почти неприличными»), а иногда откровенно рыночный, как вгиперкапиталистическом Лондоне (хотя и парижские торгаши досадили нашемупутешественнику преизрядно). Автора прямо тянет в места, где он может набратьсясоответствующих впечатлений: «Кто бывал в Лондоне, тот наверно, хоть раз сходилночью в Гай-Маркет. Это квартал, в котором тысячами толпятся публичные женщины…Даже жутко входить в эту толпу». Значит, входил. «Просмотрел [я] в иных местахтакие вещи, что даже стыдно сказать. И в Париже просмотрел». И там – входил.Даже о рабстве в отделившейся тогда от США южной Конфедерации не забываетвеликий писатель – почти как собкор ТАСС. Объяснение лежит на поверхности.Конечно, адресатами этих посланий являются российские либералы, считающие, чтона Западе (в Европе) все хорошо. Так вот, доказывает бывший обитатель «Мертвогодома», – не все. И готов даже за своими инвективами о рабстве забыть о том, чтоприехал из страны, отменившей крепостное право только год назад.

Поэтому в «Записках» нельзя найти ничегопро английский парламент (он-то был вовсе не карманный), про механизмустройства Швейцарской Конфедерации, про научные открытия, переворачивавшиетогдашний мир и приходившие именно из тех стран, которые посещал Достоевский.Нет ничего о великом перевороте Реформации и Возрождения, создавшего те великиекультурные ценности, которые он все-таки, подобно каждому послушному туристу,обозревал. Или не обозревал, чтобы не входить в культурный соблазн? «Я был вЛондоне, ведь не видал же Павла. Право, не видал. Собора св. Павла не видал».Ни слова о флорентийских и венецианских чудесах, созданных многовековым трудомграждан свободных республик.

Кстати, о братских христианских религияхДостоевский отзывается в высшей степени бранчливо и оскорбительно: «Католическийсвященник выследит и вотрется в бедное семейство… делается другом дома и подконец обращает всех в католичество… Англиканский же священник не пойдет кбедному. Бедных и в церковь не пускают…». Это мнение, кстати сказать, тожевременем и опытом скорректировано не было. Доверимся Н. С. Лескову:«Достоевский… говорил то, что говорят и многие другие, то есть что православиеесть вера самая истинная и самая лучшая», притом, что «знал священное писаниедалеко не в [высокой] степени, а исследованиями его пренебрегал и в религиозныхбеседах обнаруживал более страстности, чем сведущности».

Вот прекрасное определение писаний великихрусских сочинителей о предметах, которые они не разумеют: страстность – впорядке, а сведущность хромает. Но коли в наличии страсть и талант, то врезультате получается долгоиграющая конструкция – и все равно помноженная наотсутствие сведущности, даже если дар божий позволяет автору что-то, непонимаемое им напрямую («по-английски я не знаю ни слова»), почувствовать или