Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 34

некоторые, что надо бы Вольфгангу по закону развестись с ней, а то – здоровыйсорокапятилетний мужик пропадает. А если кто помнит, то на мужчин тогда ещеочень даже большой спрос был. Это, доложу я вам, годов до семидесятыхчувствовалось. Но Вольфганга ни в чем упрекнуть было нельзя – и даже слухов онем не ходило пакостных. Может, правда, у него на службе и были какие-нибудьшашни, никто не безгрешен, но тогда бы дошло до нас, так или иначе. Тольконичего не слыхали мы: видать, и впрямь пусто. А что, ответственная работа, там,если найдется какой повод – сразу шантаж иностранных держав. Вот какие людиесть в нашей Германии, а вы всё – несчастная история, нам нечего любить, нечемгордиться… Трепаться теперь каждый умеет, научились. Волосы сначалаподстригите, штаны подтяните и принимайтесь работать, вот что я вам скажу.Тогда и поговорим, так сказать, предметно.

Марианнауже взрослая была, совсем в город переехала. Домой заезжала редко-редко, но наРождество по старой памяти всегда заскакивала, то с одним парнем, то с другим.Ничего, доложу я вам, среди них попадались, вполне. И как-то, это уже приБрандте было, одна приехала и вся такая белая, бледная. Щеки запавшие, скулыторчат, губы тонкие – одни глаза на лице. Вольфганг ее встретил на станции,привез, но не сказал ничего. Пошел на кухню – а готовить он тоже, знаете, за этигоды неплохо научился – за окороком смотреть.

Марианнав кресло упала, прямо в прихожей, и вдруг ему вслед – ни с того, ни с сего: «Ачего это ты, папа, обеих сестер назвал, как русских императриц?» Вольфгангповернулся на пороге и говорит: «Потому, доченька, что некоторым русским якое-чем обязан». Еще хотел добавить что-то, но понюхал воздух – и быстрехонькок плите. Но дверь на кухню не закрыл, нет.

Марианнатогда пробыла дома дня четыре или даже пять, до Нового года. Отошла немного, ноничего о себе не рассказывала. Кушала хорошо, с аппетитом. Говорят, она потоммать навещала, а до этого давно к ней не наведывалась. Эльза к тому времени ужесовсем засела в больнице. Редко-редко Вольфганг ее домой привозил, может быть,раз в полгода, не чаще. У него как раз вдруг закончились командировки эти – толи на повышение пошел, то ли деньги совсем урезали. Тогда если помните, совсемморозно стало, кое-кто даже новой войны ждал – а что, правильно, кругом шпионырусские, вы же помните эту историю с помощником канцлера? Ух, тогда многихпочистили. Что, может, и Вольфганг попал под горячую руку. У нас иногда несмотрят, когда по шапкам раздают. Не знаю, право.

Эльзаего, бедняжка, умерла еще года через три, так и не оправилась от этой заразы.Вон, как оно бывает. Уже и Екатерина с Елизаветой выучились и в город уехали.Да, все один вытянул – а какие хорошие девочки получились? Теперь и говорите,что мужчины неспособны детей воспитывать – это смотря, какие мужчины. Нынешние– да, послабже будут. Нервные, одним словом, как что – сразу бегут на прием кпсихоаналитику, шасть на кушетку и давай жаловаться. Тут на меня голосповысили, там косо взглянули, а еще – мама тридцать лет назад беспричинно далаподзатыльник, и я тех пор ощущаю неуверенность в себе. Жизнь у них, скажу явам, слишком легкая, в наше-то время не до нервов было. Вот Вольфганг – стал бына нервы пенять каждому встречному-поперечному, никогда бы не сдюжил.

Марианнапотом насовсем вернулась – видите, как оно склалось. Вот чего никто не ожидал.И не одна, а с малявкой-ползунком, симпатичным таким, веселеньким. Звали егоПетер – все еще шутили, как один: Peter der Große*,понимаете, дурачье, ничего более умного придумать не могут. А Вольфганг так еени о чем и не спросил. Втроем жили. Марианна начала в школе детей музыке учить,и хорошо у нее получалось. Помните, наш школьный хор тогда даже земельныйконкурс выиграл? Ну, вот, это года через полтора было после ее появления.

Вскорена Востоке все стало меняться. Многие ведь не верили, что из этого выйдеткакая-нибудь польза. Думали: опять они мутят воду, надо быть настороже. АВольфганг – нет, воспрянул прямо-таки, помолодел даже. Расставил по подоконникусувениры какие-то деревянные, раскрашенные, смешные. Хранил он их где-то, чтоли?

Опятьначал отлучаться, зачастил по своим делам, а ему уже годочков немало было.Ездил куда-то, писал, даже заверял бумаги у местного нотариуса. Но по-прежнемуне складывалось у него там, в неведомых инстанциях, хоть и с боннскими адресамибыли у него письма, и с берлинскими, и еще с какими-то, иностранными – всезаказные, с уведомлением. А потом вдруг: раз, и он уже на пенсии. Подчистую – ачто вы хотите, выслуга лет, тут исключений не бывает, мы ж не Латинская Америкакакая-нибудь, у нас порядок. И все равно продолжал на почту ходить, слал пакетывсякие, письма – боролся, стало быть, за справедливость. Или чувствовалответственность за порученное дело, хотел довести до конца. Да, в наше времятаким было не удивить, это сейчас: дают расчет – так и конец, как отрезало.Ничего его, сударика, не волнует, ничего ему не надо. Ох, не доведет это нас додобра.

ТолькоВольфгангу – вот, что странно – не отвечал никто. Молчок. А ведь должны, дажеесли дело самое что ни на есть глупейшее, отписывать, слать подтверждения,номер запроса, давать официальные разъяснения. Особенно человеку с такимпослужным списком, да что там: любому обязаны. Порядок – он на то и порядок. Мыже не Латинская Америка, в конце-то концов. Что, я это уже говорил?

Вольфгангуже уставать начал. Гулял реже. На почту тоже почти перестал заходить,отчаялся, видно. Но тут до него никому дела не было. Все к экранам прилипли.Такое в Берлине закрутилось… И главное, вдруг, неожиданно – ну, вы помните, кто