Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 30

Эльзе – это, наверно в апреле было, как раз под праздник: бери девочку,дорогая, и езжай, а уж за домом я присмотрю и за жильцами тоже. Ноги-то пока,слава богу, ходят, а там видно будет. Ныне ничего рассчитать нельзя, и желатьдля себя слишком многого – тоже не стоит. А утварь всякую я запакую и вышлютебе грузовой почтой. Эльза и не спорила даже – собралась в три дня и уехала.Вольфгангу с нового места отписала сразу – мол, прибыли, все в порядке, иначала обживаться.

Долго,видно, письмо шло. В первый раз столько времени дожидалась наша Эльза ответа,уже и волноваться начала. Только самым летом отписал ей Вольфганг, что оченьрад, что целует нежно свою дражайшую женушку, и чтобы возвращаться в город онадаже не думала, потому что деревенский воздух для ребенка в этом возрастенеобходимее всего, и что денежное довольствие он ей будет переводить по новомуадресу. И в последних строках добавил, что по-прежнему состоит в том жедивизионе, со старыми товарищами, что они все время на марше, а потому почтастала работать немного хуже, но это – ненадолго и, несомненно, наладится всамом скором времени. И вы знаете, несмотря на то, что тогда наВосточном фронте творилось, письма до известной поры шли, как заведенные.

ХотяВольфганга постоянно переводили на новые направления. Дальнобойные всемтребовались, то одну дыру заткнуть, то другую. Но тут ему повезло – самрассказал, когда последний раз в отпуск приезжал, уже в сорок третьем. Заполгода до того, самой ранней осенью, их артиллерийский поезд под большуюбомбежку попал. Или под обстрел, уже не важно. В общем, техника сильнопострадала. И людских потерь тоже было немало. Потому весь дивизион отправили втыл, на переформирование. И ответственным офицером назначили его – ценили, какговорится, высокие деловые и организаторские качества. Или еще по какимпоказаниям. Он говорил потом, что никто этим заниматься не хотел, от однополчанотрываться – словно родные братья, уже почти четыре года вместе. А Вольфгангвзялся. Ну и вытянул, что называется, счастливый билет. Иначе была ему прямаядорога в Сталинград – так-то. В итоге, конечно, их придали группе Манштейна,уже в конце зимы, помните, да? Учили вас этому? Тоже была знатная заваруха,никто никого не жалел. Однако все-таки многие живыми вышли, а все друзьяВольфганга, с кем он еще с Польши служил, даже с самого первого призыва – какодин, попали в окружение. Ну, а что с ними потом было, сами знаете. Вот так –никогда заранее ничего не угадать. Это потом все норовили в тыл убраться хотя бна денек, а тогда еще – нет. Казалось, самая малость осталась, один последнийбросок – и все. Вон только к той речке выйти – и конец.

Правда,во время обстрела этого, из-за которого он внеочередным образом в тыл попал,контузило Вольфганга еще раз, и он чуть заикаться начал, но почти незаметно.Годен к строевой и к траншейной тоже. Все мы тогда были годны.

Таквот, когда он в последний раз приезжал, то, известное дело, сначала домой – всепроверить, затем на кладбище, отца почтить, а потом к матери на торжественныйужин. Родители Эльзы тоже пришли, и он им сразу объявил, еще кофе не успелидопить: «Бросайте все и переезжайте к Эльзе, ей помощь нужна, она пишет, чтовам там понравится». Ну, старый Хофмейстер – сразу чашку на стол и в крик: непоеду я никуда, в эту глушь, здесь родился, здесь и помру. Фрау Берта, понятноедело, молчит – ох, умная женщина, теперь таких не делают. А мамаша Ортерпомолчала, выждала минутку и говорит: «Ну, если госпожа Хофмейстер невозражает, я бы поехала на месяц-другой. А то тошно мне здесь без старикамоего. И вчера на могилке, когда мы с Вольфгангом ходили, почудилось, будтогонит меня куда-то мой покойный Фридрих. Даже оторопела. Прямо вдруг встал он,как живой, и машет палкой своей: "Уходи, уходи, не оборачивайся". Воти сейчас, как вспомнила, не по себе стало. Не знаю, к чему это, да и думать нехочу. Так о чем я? А, пожалуй, съезжу я, навещу невестку-то с внучкой, ведь угоспод Хофмейстеров здесь действительно дел невпроворот, и с домом, и так. Тыбы, Вольфганг, мог об этом заранее подумать, прежде чем рот раскрывать».

Вольфганг,надо ему отдать должное, промолчал, только кивнул резко, не шеей – плечамидаже. Чуть чашку не опрокинул. И с Хофмейстерами больше об этом деле ни слова.Два дня помогал матери собираться. Потом увидел, что она уже почти на чемоданахда сундуках, а у него от отпуска осталось с гулькин нос, и поперед ее рванул кЭльзе через всю страну. Тогда поезда уже через раз ходили. То есть, порасписанию, конечно, только оно все время менялось «в связи с нуждами военноговремени». Но доехал – честь по чести, везде успел.

Марианнапотом никак не могла взять в толк, уже, когда давно выросла – взаправду липомнит тот отцов приезд или нет? То казалось ей, будто видит она их всех троихза столом старым, еще тесаным, гладким и затертым. Мать у окна сидит, а тамразводы из инея, красивые, во все стороны. Девочке так хочется дотянуться доних, но нельзя – далеко, через весь стол. Отец – в углу, перед ним большаякружка, и она никак не может разглядеть его лицо. Все время тень от лампочкиложится наискосок, мешает. Тут Марианна встряхивалась всегда, дергала головой иговорила себе: «Что за выдумки, мне ж тогда едва два года было. Типичное falscheErinnerung*».Но все-таки жгло ее, и хотелось спросить у родителей, а так ли они сидели застолом той поздней осенью – он в углу, на самой границе текущего из-под потолкасветлого конуса, а мать у окна, спиной к инею?

Стараяфрау Ортер приехала к невестке, как обещала, недели через две. И сразу жеотписала Вольфгангу: не беспокойся, значит, все здоровы, все на месте. Топим