И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.
Тонэтого стихотворения – тот же, что и в «Мне жалко, что я не зверь» Введенского,или в мандельштамовском
…Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал...
Желание скрыться.
Наказаниембыло отлучение Хармса от печати, что означало нищету. Ноябрь 1937-го для Хармса– это поворотный момент, с которого жизнь его покатилась под гору. Его втораяжена Марина Малич позже вспоминала об этом времени:
«Мыжили только на те деньги, на те гонорары, которые получал Даня. Когда онзарабатывал, когда ему платили, тогда мы и ели. Мы всегда жили впроголодь. Ночасто бывало, что нечего было есть, совсем нечего...»
Дневниковыезаписи Хармса этого времени тяжело читать – клинический случай тяжелойдепрессии. Самое оптимистичное в них – это цитата из псалма Давида (Псалтирь,9,19): «Но сказано: не всегда [sic]забыт будет нищий и надежда бедных не до конца погибнет».
Пыталсяли он спастись, или непрерывный стресс сказался, но в 1939 году Хармс поступаетна лечение в психиатрическую больницу и получает свидетельство о заболеваниишизофренией. Летом 1941 года Хармсу оформляется вторая группа инвалидности. Этодействительно спасло его от немедленного расстрела во время второго ареста.
НиколайЗаболоцкий почти сразу отошел от обэриутов. Они для него были слишком левыми.Он, в сущности, был центрист и не уважал фрондерство. После ряда критическихразносов упорно работал, пытаясь найти средний путь. Ему почти удалось привлечьк себе любовь советского пространства. Критика подобрела, готовился выходсборника. Вместо этого его арестовали в 38-м. Чудом избежал расстрела и провелв общем счете восемь лет в лагерях.
Последние дни.
Начавшаясявойна подвела черту. В первые месяцы на фронте погибли Дойвбер Левин и ЛеонидЛипавский. Хармс был арестован 23 августа 1941года за пораженческие настроения. Как писала Марина Малич в записке своейподруге: «..Двадцать третьего августа Даня уехал к Николаю Макаровичу... жизньдля меня кончена с его отъездом».
Определившиесудьбу Хармса показания дала Антонина Оранжиреева (Розен), знакомая АнныАхматовой и многолетний агент НКВД.
Хармсумер во время блокады Ленинграда в отделении психиатрии больницы тюрьмы «Кресты»(Арсенальная набережная, 9).
Рукописи Хармса былисохранены его другом Яковом Друскиным; он забрал их зимой 1942 года. Из ужеопустевшей комнаты.
Введенскогозабрали 27 сентября 1941 года. Накануне он отправлял в эвакуацию свою семью.Когда Введенский пришел на вокзал и увидел переполненные эшелоны, он невыдержал и перед самым отходом состава вытащил жену с детьми на перрон. Этозаметил комендантский патруль. Узнав, что Введенский уже имел одну судимость,они его арестовали как пораженца. Как он погиб, никто точно не знает. Егопасынок Борис утверждал, что он был сожжен охраной в сарае (овине) у селаНепокрытое вместе с группой заключенных, которых не успевали этапировать.
Официальнов справочниках дата гибели Введенского указана 19 декабря 1941 года.
Заболоцкому,одному из двух обэриутов первого призыва, переживших террор и войну,принадлежат эти пронзительные строки:
Прощание с друзьями
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где все разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба – лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья – корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сестры – цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята...
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему еще не место в тех краях,
Где вы исчезли, легкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.
1952
Впередсмотрящий
(Оммаж Генриху Беллю)
Странными такие действия мог бы счесть лишьнаблюдатель поверхностный.
М.Булгаков
Обер-лейтенантдальнобойной артиллерии Вольфганг Ортер всегда знал, чего он хочет и почему. Этоназывается уверенностью в себе. Вдобавок он умел настоять на своем и довестидело до конца. Последнее, между прочим, не менее важно, чем первое. Если зазнанием не следует действие, то грош цена такому знанию, вот что я вам скажу.По мне уж лучше расторопный дурень, чем умный ленивец. Или рохля. Или слабак.Но все это – точно не про Вольфганга.