Страницы Миллбурнского клуба, 2 - Страница 22

был русский интеллигент, пожилой, как нам казалось (лет за 40, вероятно)... Вкомнате же у него горели многоцветные лампады, под статуэткой Будды стояла фисгармония,и Калашников на ней играл». Короче, «не наш» был этот Калашников, за что и быларестован по тому же делу (получил три года, отбывал в Свирских концлагерях).

Похоже,что «сверхзадачей» арестов было собрать материал на руководство Детгиза –Маршака, Олейникова и других – так сказать, впрок. Показательно, что несмотряна то, что такие «компроматы» были получены, новых арестов не было. Затоуровень страха в среде ленинградской интеллигенции был поднят, и этот результатбыл достигнут малой кровью.

Всеже следствие заняло почти четыре месяца. В Москве поступили экономичней: другПастернака, «лефовец» Владимир Силлов был арестован в 1930 году примерно с тойже формулировкой, что и обэриуты, и расстрелян через три дня.

Протоколыдопросов Введенского и Хармса – интересные документы. Трудно определить, докакой степени они являются творением следователей Алексея Бузникова и ЛазаряКогана и до какой – самих подследственных. Однако мало какие критические статьиизлагают особенности их творчества с такой ясностью.

Протоколпервого допроса Хармса содержит довольно простодушное заявление:

«Яработаю в области литературы. Я человек, политически не мыслящий, но повопросу, близкому мне: вопросу о литературе. [sic]Заявляю, что я не согласен с политикой Советской власти в области литературы ижелаю, в противовес существующим на сей счет правительственным мероприятиям,свободы печати как для своего творчества, так и для литературного творчестваблизких мне по духу литераторов, составляющих вместе со мной единую литературнуюгруппу».

Поповоду детского творчества сказано следующее:

«Кнаиболее бессмысленным своим стихам, как, напр., стихотворение "ОТопорышкине", которые ввиду крайней своей бессмыслицы были осмеяны дажесоветской юмористической прессой, я относился весьма хорошо, расценивая их какпроизведения качественно превосходные, и сознание, что они неразрывно связаны смоими непечатающимися заумными произведениями, приносило мне большое внутреннееудовлетворение».

ПротоколВведенского по стилю соответствует сумрачному тону его поэзии:

«Основнымлейтмотивом наших политических бесед (с Хармсом) была наша обреченность всовременных советских условиях. Мы хорошо понимали, что ненавистные намсоветские порядки нелегко сломать, что они развиваются и укрепляются помимонашей и иной, враждебной им, воли, что мы представляем собой людей обреченных».

Введенскийкаялся с первой страницы, Хармс – со второго допроса, но это дело не меняло.Похоже, Бузников надеялся сделать себе имя, собрав материал на более крупныхптиц. В частности, в протоколах Введенского Маршак упоминается в качествепособника и подстрекателя преступной деятельности молодых писателей. Олейниковназывается поклонником Троцкого. Однако Маршака, а с ним и других, было веленоне трогать. А сама молодежь не представляла большого интереса ни для Бузникова,ни для начальства.

Бахтеревпишет о своем тюремном опыте прямо-таки элегически. Свежее белье на койке,хорошее питание. Единственная проблема – нечего читать кроме газеты, которую онсо скуки зачитал до дыр. Ему в момент ареста было 23 года. Я не думаю, чтоостальные разделяли его мнение.

Туфанов,которого и притянули в основном как учителя своих учеников, получил 5 летлагерей и был конченым человеком. По крайней мере, сел за «взрослые стихи», запоэму «Ушкуйники» где писал:

«Погляжус коня на паздерник, как пазгает в подзыбице Русь»

Могли автор точнее выразить свое отношение к Советской власти? Здесь, как и взауми, Туфанов выступает как мастер звукового образа.

Втюрьме их продержали с декабря по март 1932-го, Хармса – фактически до июня.Как «главарь» ОБЭРИУ он получил три года концлагерей – своего рода признание. Ноблагодаря хлопотам отца, бывшего народовольца, его дело было пересмотрено. Онполучил «минус 12» (высылку с запретом въезда в двенадцать крупных городов) ипоехал к Введенскому в Курск.

Жизнь после ареста

Возвращениеих в Ленинград – это фарс со счастливым концом. Сначала Введенский потребовалперевода в Вологду, а поскольку добраться до Вологды можно было только черезЛенинград, то он и поехал туда, и вскоре сагитировал Хармса повторить этоттрюк. Хармс вернулся в Ленинград в октябре. Но ни тот, ни другой в Вологду неспешили. Начались хлопоты по смягчению приговора. Хармсу помог следователь ЛазарьКоган, который их допрашивал вместе с Бузниковым. Интересно, что их путипресеклись еще до ареста, в 1929 году, когда под удар попала семья первой женыХармса Эстер Русаковой (погибла в лагере в 1938 году). Имя Когана упомянуто вабсурдном стихе «Перферация» 1930 года, где эти строчки –единственные понятныелюбому:

в этой комнате Коган

под столом держал наган

Такчто и Хармс завел приятеля в ГПУ, как того требовала мода времени. Оба курилитрубки. К 38 году Бузников был посажен, но уцелел, а Коган был расстрелян в39-м.

Итак,Хармс добился своего: ему было разрешено остаться в Ленинграде. Введенский жеоставался в ссылке в Борисоглебске до конца 1933 года.

Кэтому времени уже вышло Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройкелитературно-художественных организаций» (принято в апреле 1932 года). Всетворческие организации прекратили свое существование по всей великой стране.Остался Союз Писателей СССР, Союз Композиторов СССР, и т.д.

В1933 году отделение детской литературы стало самостоятельным издательством «Детгиз».